| Rifat | Дата: Четверг, 13.09.2012, 17:46 | Сообщение # 1 |
 Лучший друг
Группа: Хозяева
Сообщений: 1176
Статус: Offline
| Вчера на юбилее отца познакомился с человеком, в честь которого меня и назвали (то, что мое имя написано в ином написании это уже другой вопрос). Я родился в год, когда он стал чемпионом мира. Фотография не получилась, надеюсь еще встретимся... Но у меня теперь есть книга о нем и с его автографом. И наверно это какое то провидение, но в первой главе затронута тема узбекской кулинарии...
Руфат Асадович Рискиев — узбекский боксер, чемпион мира по боксу 1974 года, чемпион Союза по боксу 1972 и 1974 – 1976 годов во втором среднем весе.
Книга под названием "Боец", написанная Фатимой Шариповой - это история жизни мальчика из махалли, поднявшегося на высшую ступень мировой славы, чтобы остаться "Ташкентским тигром".
Предлагаю ознакомится с первой главой этого произведения. Мне книга очень понравилась, не только потому, что там описана жизнь Рискиева, но еще и потому что в книге показана история всей страны такой, какой она была на самом деле...
И отец, мечтавший о сыне, назвал ее Тура — мужественная, стойкая.
Посвящается молодежи независимого Узбекистана
Глава I. СОЛНЫШКО
Весь маленький дворик, тщательно подметенный и политый Турахон еще с раннего утра, их глинобитный домик и росший возле него карагач заливало лучами яркое, но не жаркое весеннее солнце. Оно отражалось веселыми зайчиками в промытых до хрустальной чисто¬ты оконных стеклах, играло на молодой листве карагача, переливалось радугой на хан-атласном платьице и выши¬той золотыми нитями косыночке Турахон, под которую она спрятала свою длинную — до пят — смоляную косу. Солнышко светилось и в ее широко распахнутых глазах, оттененных густыми, черными — соболиными — бровя¬ми, солнечной была ее улыбка, не сходившая с губ цвета спелой вишни — никакой помады не надо.
Настроение у нее тоже было солнечное, радостное. Она радовалась этому весеннему дню, тому, что молода и красива, а больше всего потому, что с часу на час должен вернуться любимый муж Асад. Он у нее боль¬шой человек — главный врач областной больницы, хи¬рург. Здесь, в Каршинской степи, его знают все, от мала до велика и, несмотря на молодость, величают Асад-ака или по имени-отчеству. Да и как иначе — врачей во всей области по пальцам одной руки можно сосчитать, а расстояния в степи от одного кишлака до другого немалые, порой и за день не доедешь. Асад — человек безотказный, день ли, ночь — в любой момент готов спешить на помощь к больному. Сумка с инстру¬ментами и лекарствами у него всегда наготове, оседлает коня, закрепленного райздравом за больницей, и в путь. «Порой неделями по песчаным барханам из одного киш¬лака в другой ездит...» — на мгновение взгрустнула Турахон. В такие дни одиноко ей в их маленьком доми¬ке за больничной оградой, ни на минуту не перестает прислушиваться, не раздастся ли веселый оклик ее мужа. Она настолько привыкла к его неожиданным отъездам, своему постоянному ожиданию, что научилась даже по топоту коня судить о настроении мужа, о том, успешна ли была его поездка, смог ли он где-нибудь поспать, отдохнуть или валится с седла от усталости и недосыпа¬ния. Но уезжая вчера вечером, ее Асад-джан сказал, что вызов не сложный, больной там не тяжелый, и он обязательно завтра вернется. И вновь улыбка расцвела на лице Турахон.
Она готовила к встрече мужа сюрприз. Оттого и надела лучшее свое платье, и косыночку любимую из сундука дос¬тала. А еще надумала она встретить его свежими лепешка¬ми, да не какими-нибудь, а испеченными ее собственными руками. Благо вчера в райздраве выдали продуктовый паек, а в нем несколько килограммов муки — все же в эту вторую послевоенную весну жить стало полегче.
Но лепешки печь она не умела, хотя белоручкой никогда не была. Родилась она в большой семье в Ташкенте, в 1925 году, когда цвели яблони. Отец на¬звал ее Тура — «мужественная», «стойкая». Предугадал судьбу ее — как в воду глядел... Совсем маленькой она стала сиротой — мама умерла. Жили они в махалле Кукча, на окраине города, и маму похоронили напротив, на старом заросшем кладбище.
Хотя любил и жалел ее отец, но горькую чашу сиротства пришлось ей испить сполна. Многочисленная родня, жившая в одном большом дворе, куском хлеба не попрекала, но и ласки от них малышка не видела. Всю черную работу по дому поручали ей. Двор ли мести, воды наносить, дров наломать, огонь в очаге развести — ее дело. А чуть подросла — стали приучать к основному ремеслу, которым занималась семья, — вы¬делке кож. Эта работа и взрослым мужчинам порой была не по силам, а она, девчонка, сирота, не смела отказать¬ся. На первых порах сильно болели руки и спина, но потом ничего, попривыкла.
Девочка молча сносила попреки снох и деверей, ни¬когда не плакала при них, лишь стояла молча, опустив голову и закусив губы. Но когда на затихавшую махаллю опускались вечерние сумерки, она тайком бежала к... маме. Умом она уже понимала, что маме не встать из земли, что никогда она не войдет в дом, не улыбнет¬ся ласково, не прижмет, как бывало, к мягкой груди. Но в сердце девочки мама оставалась живой...
Там, на кладбище, она припадала всем тельцем к заросшему травой могильному холмику и вышептывала маме все свои обиды, всю свою боль, разговаривала с ней, как прежде, как с живой. И чудились ей в ропоте листвы на деревьях, в шелесте травы добрые мамины слова утешенья.
Успокаивалась детская душа, высыхали слезы на гла¬зах.
Но однажды, когда вот так же на могиле рассказывала маме о прожитом дне, Турахон случайно подняла голову, взглянула на соседнее дерево, и ужас сковал ее — на ниж¬ней ветке висела и раскачивалась из стороны в сторону огромная черная змея... Уже потом, много лет спустя, ду¬мая о том случае, Турахон гадала — не было ли это неким знаком, определившим ее судьбу, предвестием будущих стра¬даний? А тогда, стряхнув секундное оцепенение, девочка без памяти бросилась домой. Встретил ее отец, увидел испуганные глаза и строго спросил:
- Где ты была, Тура?
- У мамы.., — прошептала девочка.
Тогда она впервые увидела, как плачут взрослые — большие и сильные мужчины.
Чудеса бывают не только в сказках. К пятнадцати годам Турахон из «гадкого утенка» превратилась в насто¬ящую красавицу, на зависть снохам и всем махаллинским девчонкам. Высокая, стройная, коса до полу достает, чер¬ные густые брови вразлет, румянец на смуглых щеках, губки алые — таких воспевали восточные поэты. Стар¬ший брат и снохи, ревнители нравственных устоев, пы¬тались упрятать ее под паранджу от чужих нескромных взглядов. Но разве красоту скроешь? Слух о красавице- сиротке уже шел по всей махалле, да и за ее пределами. И откуда что бралось в ней? Тогда только-только начала восходить звезда великой танцовщицы Тамары Ханум, мелодии которой знала и помнила вся молодежь. Знала их и Турахон, напевала и танцевала. Да так, что подруги дивились — тебе, мол, только на сцене выступать вместе с Тамарой Ханум. Турахон знала, что на сцену ей никог¬да не попасть, но природная тяга к прекрасному была в ней неистребима. С подружками Хуре, Халимой она со¬здала свой маленький танцевальный ансамбль — собира¬лись они тайком где-нибудь в укромном местечке, пели и танцевали, стараясь, чтобы их никто не видел и не слышал.
Девчонки даже раздобыли где-то дутар. Однажды, когда, как ей казалось, в доме никого не было, она с подругами закрылась в комнате, взяла в руки дутар и, перебирая струны, стала напевать полюбившуюся мело¬дию. Великий грех! Вдруг в комнату ворвался разъя¬ренный брат, выхватил у Турахон инструмент и с раз¬маху переломил его о колено — жалобно прозвенели порванные струны... Он не струны дутара, струны сер¬дца Турахон оборвал.
Неистребимой была и тяга девушки к знаниям. Ей запрещали учиться, хотя школа была рядом. Взрослые считали, что ей, девчонке, к тому же сироте, ни к чему грамота. Ее удел — выйти замуж за хорошего парня, растить детей, вести хозяйство — для этого, говорили они, книги читать не надо. Но она все равно украдкой бегала в школу на уроки, когда удавалось. Выпытывала у знакомых ребят, что значит та или иная буква, как складывать слова, училась писать карандашом на обрыв¬ках бумаги, которые удавалось найти. Шаг за шагом, настойчиво и без чьей-либо помощи одолевала она гра¬моту, а вскоре пристрастилась читать книги — брала их в школе, у подруг, братьев, когда их не было дома. Грамоту она освоила лучше их. Турахон — значит на¬стойчивая...
Грамотность и пригодилась ей, когда началась вой¬на. Мужчины ушли на фронт, женщины встали на их рабочие места. Но специалистов все равно не хватало. Не только на производстве — война оголила многие учреждения, в том числе и школы. И вот ее, шестнад¬цатилетнюю девчушку, пригласили преподавать в на¬чальных классах той самой школы, в которую она тай¬ком бегала еще несколько лет назад. Ничего, справилась и с этим, учила малышей алфавиту, показывала, как складывать слова из букв, как писать их — благо все это было свежо в ее памяти.
В те годы и познакомилась с будущим мужем Аса- дом. Как-то подружка Ёкутхон сказала ей, загляни, мол, ко мне после занятий, дело есть. И она после школы, как была в черной юбочке и белой кофточке, помахи¬вая маленьким портфельчиком с книгами в одной руке и туфельками на высоком каблуке — в другой, забежала к ней. Болтали с подружкой о том, о сем, смеялись, но Турахон вдруг спохватилась:
— Чего звала, что за дело у тебя ко мне?
— Да так, ничего особенного.., — отвечает та.
Так ничего и не поняв, Турахон отправилась домой. Но за порогом словно какая-то сила заставила ее обер¬нуться. Оглянулась — а на пороге стоят трое парней и внимательно смотрят на нее. И среди них — рослый, с прямым носом, густыми черными бровями, уверенным, спокойным взглядом юноша. Как потом она узнала, это и был Асад, студент медицинского института. Но тогда, впервые увидев его, она смутилась, покраснела и быстро убежала.
В победный 45-й год они справили с Асадом свадь¬бу. В этот же год Асад окончил институт, и его как специалиста отправили в Яккабаг, налаживать здра¬воохранение в кишлаках и поселках Каршинской сте¬пи, туда, где и фельдшера-то чтили за медицинского бога. Он, наверное, мог бы остаться и в Ташкенте — парень из известного, авторитетного узбекского рода, да и в городских больницах в то время врачей, осо¬бенно хирургов, не хватало. Но у него и в мыслях такого не было: «Прошу, поймите меня, Турахон, — говорил он. — Я узбек, и моя Родина не кончается на окраинах Ташкента. Я мечтаю о том дне, когда такие же врачи, как и здесь, будут даже в самых дальних ее уголках, что и там люди не будут уми¬рать от невежества и беспомощности медицины...» В том же 45-м, вскоре после свадьбы, они отправились в Каршинскую степь.
...Много чему научилась за свои двадцать с неболь¬шим лет Турахон, а вот освоить премудрости хлебопече¬ния не довелось. Видела, конечно, как это делается, а потому и решила, что ничего страшного, другие же пекут — и она справится.
Потому и носилась легкой танцующей походкой по двору эта тонкая, стройная — девчонка девчонкой — жена бош-табиба, как ее называли в округе. Замесила в большом тазике тесто — да побольше, чтобы лепе¬шек не на один раз хватило, наломала саксауловых ве¬ток, развела огонь в тандыре. Но что-то тесто не под¬нимается — может, дрожжей мало положила? Добави¬ла. Ну вот, слава Аллаху, вроде пышнее стало. Пора и печь, уже и тандыр прогорел. Поотрывала маленькие кусочки теста — пусть лепешки будут поменьше и повкуснее, похлопала с двух сторон, натянула рукавич¬ку и пришлепала их к стенкам тандыра, отворачивая лицо от жара. Через несколько минут заглянула — вроде готовы. Стала снимать по одной, ныряя на секунду в пышущее жаром зево печи и выскакивая оттуда как ошпаренная. Вынула все, а потом стала разглядывать ре¬зультат своего труда. О-бой... Первые две лепешки с виду еще нечего, а остальные... Глаза бы на них не смотрели — черные, подгоревшие, в золе. Разве такие любимому мужу подают?
Сложила их в мешочек, чтобы потом сухарей насу¬шить. Хлеб — грех выбрасывать. Оставшиеся две раз¬ломила — на пробу. Попробовала. Вай... Никакого вку¬са, словно сухую траву жуешь. Что делать? Побежала к соседке:
- Халида-хон, выручай, лепешки не получаются!
Халида-хон — женщина степенная, в годах, при¬шла, кусочек лепешки отломила, попробовала:
- Да ты, подружка, соль-то в тесто положила?
- А что, надо было?
- Вах-вах, и чему вас только, городских, учат?..
Соль в тесто положили, размешали. Пока суети¬лись, тандыр остыл, все угли погасли. Пришлось Тура- хон огонь снова разжигать. Снова налепила лепешек, опять в тандыр с головой полезла. На этот раз вроде получше получилось — на вкус лепешки съедобные, но больше половины опять подгорели. Пришлось и их в мешочек сложить. Все же в несколько приемов ей удалось выпечь пять-шесть румяных, маленьких, акку¬ратных лепешек. Только очередную порцию в тандыр отправила — послышался знакомый стук копыт. Броси¬ла все, побежала мужа встречать...
Асад за обедом лепешки ел и жену нахваливал:
- Молодец вы у меня, хозяюшка, мастерица, да к тому же красавица... Когда сына подарите?
Смущенно отворачивая лицо, Турахон отвечала, что сын у них будет, и, наверное, еще в этом, 1946 году.
На следующий день медсестра Тамара, встретив Турахон, спросила:
- Чем это ты, сестричка, вчера целый день во дворе занималась? Все больные, особенно мужчины, с утра до самого вечера у окон простояли, как приклеенные, тобой любовались. И что удивительно — все веселые были, словно в больницу кино привезли, ни у одного температу¬ра не поднялась, никто на свои болячки не жаловался.
- Лепешки пекла! — рассмеялась Турахон, и сол¬нечные зайчики опять запрыгали в ее озорных глазах.
"Боец". Фатима Шарипова. Ташкент-2002.
Уж лучше быть голодным, чем есть что попало...
|
| |
| |
Dasturxon.Com рекомендует 
